ведь ты меня знаешь, как облупленного - лупы, буквы, слова, мой внутренний ад.

малкольм рагнар сванн, 30
человек; работник сферы искусства; martin wallström
[12.06.1988]

manchester orchestra - virgin
we built this house with our hands, and our time, and our blood.

дом стерилен, как каталог икеи.
он стар и массивен, корни плотно цепляются за землю, как бы подтверждая в который раз всю солидность его владельцев. по наружным стенам и водосточным трубам вверх убегают сочно-зеленые побеги плюща. внутри - ослепительно-белые стены, накрахмаленные простыни с ручной вышивкой, идеально взбитые подушки, десяток столовых приборов, завтрак из шести блюд. будни малкольма набиты изысканными вещами, место которым - в сокровищнице габсбургов, но он привык. хорошая жизнь пускает в него ростки, приучает к определенному уровню, учит держать высоко подбородок - не только из-за булавки, вставленной у воротника.
малкольм попадает в оранжерею с самого рождения. он самый лучший, самый дорогой сердцу цветок и укрыт под надежным колпаком из бронебойного стекла. в роли красавицы - мама, ее черные локоны идеальны взбиты, прическу венчает диадема. мигрени и нервные расстройства - тоже признаки аристократии, подхваченные вместе с хорошей родословной и удачным набором генов.
в роли чудовища - папа, делец из промышленного района, рано полысевший, но с бородой галилеевского типа. слава богу, великим он себя не мнит, но хватка у него акулья - ему досталось отличное текстильное предприятие, и благодаря удачным манипуляциям на бирже мистеру сванну удалось в несколько раз приумножить свое состояние. за столом он по-прежнему чувствует себя неуверенно - эклектичность их быта, смешение ее голубой крови и его прагматизма приводит к сумасшедшим курьезам. малкольм давится от смеха, когда к отцовскому подбородку прилипает кусочек кинзы, а мать краснеет, как юная дева.
странные они, его старики.
малкольм пока не понимает, каков статус его родителей в обществе, он далек от большого мира с их акциями, облигациями, предметами роскоши и фамильными ценностями, но ему все это по вкусу.
клетка захлопывается, защемив несколько перьев на хвосте, но пока он не чувствует боли - от нее мальчишку оберегают пушистой периной, ватными стенами манежа, заботливыми руками, которые всегда подхватывают расшалившегося малкольма в нескольких дюймах от падения.
(позже - этой боли, ощущения реального, грязного и мерзотного в своей натуральности мира будет так не хватать, что он свалится в крайности, чтобы понять и осмыслить мир, в котором живут все прочие люди;
с первобытных времен искусство выстроено на сюжетах о предательстве и страдании;
он поймет это по вспухшим на собственной коже рубцам и привкусу соли в дорожках слез).

black atlass - paris
falling
for the diamonds at night.

малкольма любят в этом доме до краев, буквально все - от пожилой чернокожей экономки с потрескавшимися руками до маминого пинчера с прескверным характером и страстью оставлять лужи посреди парадных комнат.
мальки любят за идеальную выучку, умение мимикрировать и удачно подавать себя в обществе; за то, что он безропотно позволяет укладывать волосы мокрым гелем и затягивать галстуки до выпученных из орбит глаз, за улыбчивость и правильную позу за столом, за грацию в танцах и начитанность, нехарактерную для раннего подросткового возраста.
его любят за соответствие.
цветок тянется к солнцу, его правильно удобряют - и он распускается, расточая чудесные запахи, милые улыбки, одновременно полные нахальства и скромности. его фирменные.
малкольм укладывается в родительское понимание хорошего мальчика и порядочного сына - каким еще мог быть долгожданный наследник? мать и отец довольны им - каждый по-своему, мать позволяет ему целовать руки и читать ей вслух, когда сама оказывается слишком больна для этого, отец учит играть в шахматы и водить автомобиль.
эта игра устраивает всех.
в элитной школе, где малкольм ведет себя в соответствии с окружающей его средой, ему досталась роль правой руки лидера - второе место в иерархической цепочке. за очень легкий характер и умение понравиться любому малкольма не привлекали к грязным делам.
никто и никогда не заставлял его делать то, что он не хочет; никто и не смог бы. воспитание, вбитое гвоздями в подкорку, мамин грудной шепот об избранности, папино бахвальство капиталом - плавильный котел для стального характера и железной воли.
сванн стоял в стороне, когда других макали головой в унитаз, крали монеты из тумбочек и при всех декламировали любовные письма. он рисовал в скетчбуке молодого ди каприо, в которого был влюблен детской влюбленностью, насвистывал my heart will go on, играл в бейсбол, стряхивал пыль с жирных библиотечных энциклопедий и ходил на хореографию, где был чудовищно неуклюжим.
то было лучшее время, самое теплое в жизни.

kanye west - runaway
baby, i got a plan
run away fast as you can.

а в калифорнии золотые пески, раскидистые пальмы и видно созвездия, те, из книжек.
на рассвете, в самый ранний час мать мечется по кровати - раненная птица, раскинувшая в беспорядке по простыням волосы и ветки-конечности. это зрелище вызывает почему-то сильное отвращение - ее худые ноги с поджатыми пальцами вывернуты почти неестественно, она зовет по именам тех, о ком малкольм понятия не имеет.
она не зовет ни его, ни отца, и мальчик принимает это как знак - приоткрывает дверь и исчезает в первых лучах.
вода в океане мягкая,
прилив почти убаюкивающе шумит,
пятки застывают в песке, как следы доисторического зверя.
в каждое из их многочисленных путешествий малкольм сбегает от гиперопеки - его находят, возвращают на виллы, в апартаменты и роскошные отельные номера.
ему нравятся такие прятки, постоянные поездки наскучивают, мать держит его на коротком поводке - она часто чувствует себя нехорошо, мальки послушно носит ей воду, салфетки, поправляет плед, декламирует стихи, говорит с ней по-французски, сочиняет сказки. он любит ее, но начинает уставать от этой роли, ему жмет костюмчик хорошего сына, реплик слишком мало, а он знает их все наизусть.
это скучно, и однажды он спрячется от них насовсем.
выберет вместо приличного вуза из лиги плюща местный факультет свободных искусств, арендует студию и чердачные этажи бывшей фабрики, чтобы переделать со временем в модное и богемное жилье.
он спрячется у них на виду; никто не свяжет блестящего студента с гремевшей в середине двадцатого века фамилией сваннов, искусство и искусственное, надежное дело и мазню дилетанта.
в этом месте обычно следует рассказ о блудном сыне и его прозаическом возвращении с покаянием, история о выжженном с фамильного древа изгнаннике, оставшемся без средств.
но малкольм не был никем из них - отец стоически принял его увлечения, продолжил обеспечивать все желания, потакать малейшим соблазнам.
что и говорить, малкольму очень повезло с семьей.
исключая некоторые моменты.

the weeknd feat. daft punk - starboy
i'm a mothafuckin' starboy.

ему говорят: камера, мотор,
и малкольм послушно приоткрывает рот, впуская шарик кляпа, обтянутый черной кожей. глаза прикрыты непроницаемой маской, запястья накрепко примотаны липкой лентой к изголовью кровати.
действо начинается.
в их тусовке принято воспринимать это как ритуальное священнодействие, как дань великому вакху,
еще один способ стать ближе к настоящему, чистому искусству.
обнаженная кожа как будто горит в свете электрических ламп. по рукам пробегают мурашки - тишина сгущается, становится осязаемой оставшимися органами чувств. он ждет, что сейчас, вот-вот будет больно - но каждый раз, когда хлыст взвивается с характерным звуком, он не успевает приготовиться.
только извивается, стонет в согретый дыханием пластик, судорожно дергает зафиксированными запястьями - и снова, и снова чувствует ожоги от плети.
он чувствует, как с каждым новым куском боли, с каждым пораженным сантиметром плоти на него спускается почти божественное откровение, как к монахам, истязающим себя ради познания бытия небесного. творческая энергия заполняет его до онемевших пальцев, он готов сжать кисть прямо сейчас, пролив на холст всю высвобожденную энергию.
по спине, поверх набухших следов от ударов, стекают, тая, куски льда, острыми гранями царапая воспаленную кожу.
на лбу собирается пот, сванну хочется, чтобы все сейчас же остановилось, но
он мечтает, чтобы это не заканчивалось никогда.
так и происходит - приходит день, горничная собирает бутылки из-под cabernet sauvignon, выдергивая их прямо из-под полураскрытых тел, открывает окна, чтобы выветрить застоявшийся запах, делает завтрак. малкольм разлепляет потрескавшиеся губы, чтобы прошептать ей merci вдогонку, но женщине достаточно того чека, что мальки дает ей за уборку и молчание. он находит аптечку, стараясь никого не разбудить, тихо скулит от каждого резкого поворота корпуса, а после уходит в ванную - разбираться со следами своей вчерашней мистерии.
он чувствует себя рожденным заново.

dido - thank you
but your picture on my wall
it reminds me that it's not so bad.

перевернутый карнавальный мир, смешение низменного с высоким, культура, о которой на университетских лекциях предпочитали говорить вскользь, оживает на улицах нового орлеана.
малкольм позволяет толпе облепить себя со всех сторон; позволяет ей нести себя в потоке разноцветных стеклянных бусин, синтетических перьев и пластмассовых лиц; это весело, так бывает, когда ты сильно пьян.
бывает и иначе - заволоченные туманом улицы, поблескивающие в фонарных отсветах заточки и кастеты, едва густеющая на брусчатке - свежая - кровь.
новый орлеан бывает разным, для малкольма он всегда - город, где праздник с тобой двадцать четыре часа в сутки.
он превращает жизнь в череду мгновений разной степени яркости - как будто обмахивается пестрым веером торговки антиквариатом и куклами вуду.
и марди гра - лишь квинтэссенция этого вечного баловства, дистилированное, неприкрытое любование жизнью.
чья-то рука мажет кончик носа малкольма золотистым глиттером, чьи-то пальцы суют в руку початую бутылку пива - он машинально делает еще один глоток. вот и карнавал - все вокруг плывет, как будто он на площадной карусели, только нет лошадиной шеи, чтобы обнять ее и хорошо проблеваться.
поэтому подходит шея какого-то случайного прохожего, и обрушившийся микс чувств - беспомощность, стыд, неприязнь к себе - стирают остатки опьянения. он сует прохожему в руку двадцатку, горячо расцеловывает кислым ртом в обе щеки и отправляется дальше.
в тот же вечер он впервые видит адама.
он нечасто вспоминает об этом дне - некоторые события в их общем калейдоскопе кажутся более примечательными, выпадают чаще, и стекла их, должно быть, ярче сияют - но тогда все изменилось.
изменилось куда больше, чем малкольм мог себе позволить.
у его вдохновения появляются реалистичные, земные черты; он заказывает новые краски, переделывает лоджию, источает саму жизнь, как бьющий из-под земли ключ.
появляется новое, незнакомое ему еще чувство, и называется оно: ответственность.

portishead - roads
how can it feel, this wrong
from this moment.

большой палец отмечен мозолью, под которую колесико ronson ложится, как влитое; малкольм закуривает снова, смогом заполняя пространство между собой и адамом.
из-за шторы пробивается рожь фонаря, округляя углы до сферической близости -
секунды вместе, помноженные на секунды врозь, превращаются в повернутую на ребро восьмерку.
миг от затяжки до тлеющей папиросной бумаги - самый интимный. сванн расслаблен и беззащитен, как агнец перед закланием, как последний приговоренный, как человек, прошедший через все стадии принятия смерти. его затылок на коленях у адама, его сердце - незашитая рана. ему так хорошо, но это одни из худших мгновений его жизни. потому что сегодня он понимает кое-что новое.
малкольм закидывает руки за затылок, поудобнее устраивая беспокойную, тяжелую голову, лохматит волосы (он часто так делает, когда хочет сказать что-то важное), но снова выдыхает только дым вместо слов.
ему кажется, что он пропускает что-то важное - ведь прямо сейчас, когда малкольм лежит тут с адамом, чувствует охуительно приятную текстуру его кожи, видит свое отражение в его блестящих зрачках - мир живет чем-то другим, он открыт, тепел и весел, а вы только молчите - вам нечего друг другу сказать.
малкольм как в кривом зеркале видит в адаме себя, но ощущает себя чудовищно нелепым в таком сравнении, и в какой-то момент - пронзительный, острый, то ли тень так падает на лицо адама и красит в сизый, то ли в изломе губ появляется что-то незнакомое - малкольм понимает, что скоро все это закончится. острые костлявые локти, медные завитки волос на затылке, целомудренные прикосновения к плечу мягкими губами при удобном случае, подгоревшие завтраки.
но прямо сейчас ему не страшно, а болезненно хорошо, вперемешку с перевитым невидимой цепью горлом.
пока что не страшно, что этому придет конец, ведь люди всегда говорят, что не могут жить друг без друга - но, сука, живут.
малкольм знает, что будет новый день,
уже без адама.

но сейчас это звучит как блядский оксюморон.