я как и вы бываю счастлив, но только до той поры
пока не вспомню, что я хрустальный мальчик.
и как показать на кукле, что он делал там внутри?

адам бергманн, 22
человек; администратор в хостеле; louis hofmann
[18/08/1996]
если бы в сутках было тридцать шесть часов, вместо положенных двадцати четырех, адам просто спал бы больше. по синякам под его глазами можно считывать количество бессонных часов — как по кругам на срубе дерева можно определить его возраст.
часов без сна: 19
часов до следующей возможности поспать: 20
поэтому адам мысленно шепчет извинения приятному на вид молодому человеку, сидящему рядом с ним в трамвае, прежде чем "невзначай" опустить свою голову на его плечо и уснуть на пять-десять-пятнадцать минут. через несколько остановок молодой человек аккуратно трясет его за плечо.
— эй, парень, мне выходить на следующей остановке.
адам со сна помятый и растерянный. на щеке виднеется след от впечатанных в кожу складок темно-синего твидового пальто. незнакомец из трамвая тихо смеется.
— надеюсь, мое плечо было достаточно мягким.
мысленно бергманн благодарит всех существующих и несуществующих богов за таких вот людей, которые относятся к нему с пониманием. он кивает в ответ, хотя прекрасно осознает, что смог бы выспаться даже прислонившись щекой к окну. но окно холодное и чуть заиндевевшее с внешней стороны, а плечо соседа казалось до невозможности похожим на подушку.
часов до следующей возможности поспать: 19,2
через двадцать минут он доезжает до танцевальной студии, так что остается всего девятнадцать часов чистого бодрствования и изнурительных тренировок.
минус обед.
минус те самые божественные пять минут, когда танцоры завершили выступление и валятся с ног от усталости (валятся на пол, потому что маты из студии вновь кто-то вынес, и этому "кому-то" марко пообещал снести голову). они лежат на полу, положив головы на ноги/руки/животы друг друга и, пытаясь отдышаться, говорят о всякой ерунде.
— сходим после тренировки в бар? — вопросительно тянет крис.
дело в том, что у адама прохудились кеды.
дело в том, что до следующей возможности купить себе нормальную обувь, а не хлипкую ткань на клее: 5 месяцев 15 дней.
примерно через это время адам сможет накопить достаточно денег, с учетом квартплаты и прочих мелких расходов. на еду, например, на которую они с сестрой тратят слишком много. и, уж конечно, позволить себе ходить в бар он не может.
поэтому он говорит:
— ребята, я пас.
///
по блюдцу разливается чай с молоком, и адам ругается сквозь крепко сжатые зубы. ругается тихо, потому что на диване в гостиной уснула сестра и шесть утра — это слишком рано для подъема. по крайней мере, для тех членов семьи, которые не отправляются в семь утра на тренировку.
новый орлеан окутывает привычный осенний полумрак, но на улице вроде тепло, так что поверх пижамной майки адам накидывает только валяющийся на полу у кресла кардиган; кажется, вчера вечером он не слишком сильно заботился о порядке, раз позволил себе небрежно скомкать шерсть.
раз, два, три.
открыть дверь на балкон, ступить вперед, закрыть за собой дверь.
четыре.
поставить кружку чая на полуразвалившийся комод.
пять.
опереться руками о хлипкую перекладину, свеситься вниз.
в детстве — слишком далеком, чтобы помнить конкретный год/возраст/дату (неважно, не имеет значения) — он обожал плеваться с балкона. или бросать вниз воздушные шарики, наполненные водой. или запускать самолетики. адаму в детстве больше нравилось проводить время на балконе, нежели в квартире, воздух которой насмерть пропитался алкогольными парами и запахом пригоревшей каши.
каша — это все, что мог готовить им отчим. впрочем, даже такую простую вещь он умудрялся сделать несъедобной.
адам тяжело вздыхает и переводит взгляд чуть правее. и замирает.
на бельевой веревке одиноко трепещет короткими рукавами футболка, которую он знает слишком хорошо. эта футболка не принадлежит ему, она не принадлежит элспет, и когда адам вспоминает образ ее обладателя, на его шее смыкаются слишком знакомые — как и футболка, он практически знает каждый миллиметр наизусть, заучил карту морщин и трещин — мозолистые руки. он видит все настолько ярко, что приходится даже приложить собственные руки к шее, чтобы убедиться, что ничего нет.
адам начинает дышать.
обычная футболка. обычная черная футболка. обычная черная отчимова футболка. на футболке — жирный раскуренный джоинт. через всю грудь зеленым неоном готики растягивается надпись: «все, что нужно для счастья — кружка пива и хороший косяк». кружка пива, кстати, там тоже была нарисована.
адам вспоминает.
ему семь. старая квартира. мама на кухне готовит, отчим в гостиной смотрит регби. футболка настолько длинная, что ноги адама путаются, и он, неловко ими перебирая, становится прямо перед телевизором.
— привет, - говорит тихо.
мужчина смеется и приподнимается, меняя позу. зовет маму. на ней запачканный мучной пылью передник, но она все равно кажется самой прекрасной (для обоих мужчин — в этом нет сомнений).
позднее отчим объясняет, что семилетний ребенок не должен вообще знать, что такое «косяк», так что футболку не отдаст.
и вот теперь адам держит ее в руках.
буквы поблекли и почти стерлись, но рисунок еще можно различить — бокал пива и косяк, косяк и бокал пива. должно быть, элспет не удержалась и привезла ее со старой квартиры; отчим вряд ли был в том состоянии, чтобы заметить пропажу.
адам делает вдох и почти в ту же секунду шумно выдыхает.
через пару часов, когда он заходит в танцевальную студию и снимает парку, ребята посмеиваются. наивно было предполагать, что они ничего не заметят, потому что они замечают все. адам оборачивается, наигранно хмуря брови.
— за работу, лентяи. начинаем с пятой связки.
на нем обычная черная футболка, с нарисованными на ней кружкой пива и косяком. она пахнет стиральным порошком и — совсем немного — их с элспет квартирой.
адам смотрит на свое отражение и улыбается.
он почти счастлив.
///
адам проверяет дверь. раз. два. три. она заперта, но он все равно нерешительно держит пальцы на холодном и продолговатом язычке замка. дергает еще раз — закрыто.
счет идет уже на второй десяток, когда легкая рука элспет опускается на его руку.
— пойдем спать, — говорит она.
адам неразборчиво что-то мычит. вспоминает: сейчас двадцать три, нужно проверить замок еще раз, чтобы конечное число смогло разделиться на три без остатка. двадцать четыре делить на три. получится восемь. простая арифметика, которая застрала у него в голове. обессивно-компульсивное расстройство — так называют это психологи. три психолога, к которым он сходил на три консультации.
адам растягивает губы в нелепой улыбке и поворачивается к сестре. теперь можно идти спать. теперь он уверен, что ночью в их квартиру не вломятся воры и не убьют ее.
не убьют ее.
не убьют ее.
иногда ему становится легче, как будто окр просто забывает о существовании адама и переключается на кого-то другого. адаму жаль этого неизвестного человека, но и не жаль одновременно. говоря откровенно, он бы и рад избавиться от своего навязчивого состояния.
последние пять лет прошли как будто в раю.
в голове адама тихо: не слышно тиканья, тихого и гулкого стука барабанов, шуршания, нет белого шума. адам может теперь случайно порезаться ножом и не сделать нарочно такую же царапину на другой стороне своего тела. единственная привычка, которая у него осталась — считать дни и часы.
прошло тысяча четыреста семьдесят девять дней с их переезда в новый орлеан.
прошло три часа с тех пор, как он помыл руки.
он уже пять лет не проверял замки. не так часто.
иногда его пальцы все еще лежат на холодном и продолговатом язычке замка — в его голове у этого предмета интерьера всегда одно и тоже описание — но достаточно секунды, чтобы адам «проснулся» и пересилил себя. пять долгих, счастливых лет.
иногда он три раза поворачивает кольцо вокруг среднего пальца, на котором оно надето.
или повторяет одно и то же слово три раза, но ему всегда удается замаскировать это так, чтобы не заметили друзья или элспет. потому что если элспет заметит, она снова поведет его к психологу, где его снова вежливо попросят лечь на кушетку и вскрыть свою грудную клетку и свою черепную коробку и раз-два-три показать всем свои изъяны.
адам и так видит слишком много.
по ночам, когда он вдруг просыпается и чувствует себя до отвратительного беспокойно, лучшее, что можно сделать — выйти на балкон и посмотреть на небо.
но каждый раз звезды исчезают раньше, чем он успевает их сосчитать.
///
— вы-пей-ме-ня, — голос робби пьяный и плутовской, в руке покачивается бутылка водки, удерживаемая за горлышко лишь указательным и большим пальцами. на дне — три рюмки по сто пятьдесят миллилитров. рядом с пьяным робби стоит серьезный марко. слишком серьезный для сегодняшнего рождественского вечера, слишком трезвый. на нем черные ботинки, черные носки, черные брюки, черная водолазка, волосы кажутся темными, потому что на крыльце недостаточно света. на секунду адаму кажется, что марко — это аид из преисподней.
— ну же, алиса, — робби закидывает голову и смеется. кадык дергается под тонкой кожей шеи. адам сглатывает. — ну же, алиса. вы-пей-ме-ня.
пробка летит куда-то в кусты. резкий запах водки практически мгновенно распространяется по веранде, как будто это не алкоголь, а ароматическая свечка.
адам отстраненно думает, есть ли в природе ароматические свечки с запахом алкоголя, когда робби впихивает бутылку ему в руки. все, что может делать бергманн — вспоминать отчима.
как тот приходит с работы, снимает тяжелые ботинки, вешает куртку на крючок и проходит в кухню.
говорит:
— элспет, ты херовая хозяйка. твой муж сдохнет от голода раньше, чем ты успеешь моргнуть. неужели мать ничему не успела тебя научить?
элспет чертовых десять лет, и суповая кастрюля больше ее в два раза, но отчим уже накидался, так что убедить его в обратном невозможно. так было не всегда. это началось тогда, когда мама умерла.
она умерла во сне. адаму хочется верить, что она даже не смогла понять, что происходит. она просто заснула и не смогла проснуться, но даже и этого осознать не смогла, потому что — нет — ансельм не верит в жизнь после смерти. ему хочется рыдать почти каждый раз, когда он слышит слово «мама».
он боится забыть ее голос. он забудет когда-нибудь — его память просто ужасная. и он заранее ненавидит себя за это.
он боится забыть ее улыбку. даже на фотографиях она какая-то другая.
он боится забыть хрипотцу ее голоса, когда она смеялась. он боится забыть ее родинку под носом. боится забыть, как пахли ее руки, когда она мазала их своим кремом. как тепло было с ней обниматься. как она ругалась на него.
если бы он мог, он бы попытался сделать хоть что-нибудь, чтобы осчастливить ее. но правда в том, что мы чаще всего не знаем, когда увидимся с человеком в последний раз.
а потом отчим начал пить. и бить. и уносить из дома вещи. он был хорошим человеком, но теперь адам даже не уверен, можно ли считать его человеком.
и они с элспет просто собрали вещи и ушли.
это было десятое октября две тысячи тринадцатого года.
///
— готов?
адам решительно кивает и мощные руки втягивают его на движущуюся сквозь пеструю толпу платформу. шаткие доски пружинят под его ногами, и уходит где-то минута на то, чтобы найти баланс — за это время его провожатый пересекает шатёр, разбитый прямо на платформе, и швыряет в лицо адама что-то мягкое.
что-то объемное.
что-то до пошлости пурпурное.
мантия льнет на плечи так, будто была сшита по адамовым меркам; мягко щелкает зашедшая в паз застежка. сегодня адам — король.
сегодня новый орлеан раскрашен золотым, зеленым и фиолетовым — адам ловит отблески ярких цветов в лучах солнца, слышит треск пластмассовых бусин еще до того, как покидает шатёр. такие же висят на его шее, щекочут давно не стриженный загривок.
люди снаружи беснуются, головы теряют, их крики заглушают даже надоедливую мелодию из колонки, установленной на самой вершине платформы. все, что слышит адам — «бросайте! бросайте! бросайте!»
каким-то чудом отыскивается коробка с дешевыми куколками и четками, фальшивыми дублонами, показывающими шоколадные бока в разрезе золотой фольги, звонкими бусинами. удерживая ее в руках, адам шагает за пределы своего убежища. и слепнет.
как будто сфотографировали со вспышкой, как будто долго смотрел на солнце.
— бросай! — небольшая стайка девушек, полуголых и размалеванных, тянет руки к адаму, и пальцы одной из них почти обхватывают адамов ботинок. он швыряет в толпу четки и бусы, швыряет монеты, швыряет коробку, но этого недостаточно — люди хотят еще.
адам бы и себя тоже кинул, если бы не был уверен в том, что его разорвут на части.
«mardi gras». люди, празднующие жизнь.
адам не предполагал, что новый орлеан так быстро проберется и поселится в его крови, захватит мысли, заменит дом. то, что должно было стать «перевалочным пунктом» для них с сестрой, стало убежищем, тихой гаванью.
и пусть в их квартире шумят трубы.
пусть соседи по ночам не дают спать.
пусть аренда слишком дорогая, и ради нее приходится жертвовать многим другим — пусть.
сегодня — адам король, а люди нового орлеана — его подданные.
///
голос в трубке тихий и напуганный, элспет тоненько скулит:
— забери меня отсюда, — и сон снимает как рукой. адам тут же резко садится в кровати, неосторожно скидывая с себя руку малкольма, и трет глаза. нет, не показалось: часовая стрелка действительно застряла на тройке, минутная — потерялась где-то между пятеркой и шестеркой. 
адам гневным шепотом требует прислать смс'кой адрес, вызывает убер («водитель в десяти минутах» — «весь орлеан, черт побери, ночью можно объехать за десять минут, в каких ебенях находится этот черт») и на секунду ныряет обратно под одеяло, губами прижимаясь к горячему плечу малкольма.
— мне правда нужно идти, — адам ненавидит себя за этот виноватый тон, за непрошенное ночное пробуждение, но особенно за то, что остаток ночи, вероятно, малкольму придется провести в пустой постели.
«ему правда нужно идти» в третий раз за последний месяц; элспет тревожно часто стала пропадать со своими универскими друзьями, и адам пытается не думать о том, что это его вина, но все равно не получается.
потому что они всю жизнь жили вместе, а теперь он живет с малкольмом. сестра — на правах желанной гостьи — все же остается гостьей, пусть в свободной комнате для нее и постелено чистое свежее белье.
элспет говорит, что он тут ни при чем.
малкольм говорит, что это не его вина.
а адам только и делает, что голову свою посыпает пеплом — конечно же при чем. конечно же его вина. чья еще?
поэтому он едет через весь город в какой-то стремный клуб, забирает оттуда пьяную сестру и везет ее в квартиру малкольма (их квартиру). помогает раздеться, попутно скидывая грязную перепачканную одежду в корзину, укладывает спать.
— ты злишься?
ей снова как будто семь. она снова как будто нашкодила. ее снова как будто заперли в комнате в качестве наказания, и адам лезет в окно второго этажа по зеленой изгороди — плющ колет руки, цепляется шипами за кожу.
адам выдыхает:
— я не злюсь, элспет. я волнуюсь.