волчок все еще скачет перед глазами, когда борис едет в последнем составе метро, прижимая к груди тяжелый рюкзак.
– я украл у тебя сову.
поезд трогается и огни станции расцвечивают лицо кима; борису он сейчас кажется ангелоподобным существом, посланником бога.
перед тем, как темнота тоннеля заглатывает их, он видит в ряби отражения приподнятый уголок губ. видит себя – лихорадочно покрасневшее, всклоченное привидение; портрет, нарисованный кистью безумца.
в благословенной темноте он кладет киму руку на колено.
в благословенной темноте он не видит улыбки.
в благословенной темноте его мысли становятся кристально чистыми и ясными, как хрустальные глаза дивной птицы, лежащей небрежно у него в рюкзаке. птицы, которую он украл у кима прямо из- под носа.
– где настя?
секунду спустя, борис чувствует горячее дыхание кима между ухом и шеей; обжигающее;
– едет домой.
– почему ты не с ней?
дыхание кима пахнет мятой, за мятой – сладкое послевкусие шампанского, которым угощали в саду. дыхание бориса сбивается, останавливается, пропускает секунду.
настя сегодня была в красном платье, для бориса все равно, что тряпка для быка. было сложно сосредоточиться на вопросах, было сложно сосредоточиться на времени, на едких шутках ведущего (громоподобный голос сверху вещает: «нужно во всем рыться, почему вы сами не способны ответить на элементарный вопрос», борис ловит в зеркальном отражении стола сочувствующие взгляды оли и даши).
отвечать будет ким галачян.
на суперблиц остается ким галачян.
ким-ким-ким.
– потому что я еду домой к тебе.
поезд надсадно скрипит, подъезжая к маяковской. его скрип отдается вибрацией в ногах бориса, посылая дрожь волной по всему телу. ким берет его за руку – ту самую, которая лежала на колене; еще хранит на подушечках пальцев отпечатки тепла – и выводит под высокие своды, показывает пальцем, сыпет фамилиями: циолковский! дейнека! – терминами: арт-деко! подземная урбанистика! – фактами: гран-при на выставке! наикрасивейшая станция в москве!
борису хочется его поцеловать.
вместо красного платочка (ким – послушный семьянин, он подстраивается под наряды жены с поразительной легкостью) в верхнем кармане пиджака лежит потрепанная фиолетовая бабочка, которая еще три часа назад обнимала удавкой его шею.
борису хочется быть этой бабочкой.
ему хочется быть прилегающей к телу рубашкой, переброшенным через рукав пальто («бога ради, ким, на дворе почти ноябрь, оденься!» «мне жарко, борис, жарко, жарко, мы победили!»), брюками, ботинками, запонками.
его любовь настолько всепоглощающая, что он сам мечтает в ней раствориться.
раствориться в нем.

– я украл у тебя сову.
борис слышит, как за его спиной закрывается дверь. как ким сбрасывает ботинки. как летит в сторону потрепанного шифоньера пальто.
борис не слышит, но чувствует: ким подходит близко-близко, слегка нагибается, носом проводит по линии шеи, зарывается в волосы.
– я украл у тебя сову. она была твоя, а я у тебя ее украл.
у кима требовательный влажный рот.
борис задыхается.

когда-нибудь я блять перестану заканчивать свои посты/зарисовки ВОТ ТАК

но не сегодня

ой как ломает, передавило грудь
ненавидишь, но безумно пытаешься все вернуть

на очередной мигелевской вечеринке у макса сносит крышу.
в хаотично мелькающих огнях и невообразимо многочисленном коме танцующих под агрессивный американский рэп людей взгляд выхватывает белое пятно орловской толстовки – яркие красные стрелы на рукавах обнимают предплечья и скользят к ключицам.
сегодня орлов не бывает один; вокруг него лада и марина, вьются и обсуждают что-то танцевально-апачевское, говорят про какие-то клипы и съемки, мастер-классы, бесконечно сыпят именами, которые максу никогда не узнать.
а у максима в голове взрываются фейерверки и сталкиваются поезда;
ему кажется, что комната слишком душная. объятия кати лишают его воздуха. взгляды, бросаемые на орлова – убивают.
острое ощущение неправильности собственной жизни пробуждает желание закрыться в туалете и проблеваться.
что он и делает.
десять минут и восемь стаканов воды спустя он хватает никиту за одну из красных стрел, виновато улыбается марине («перекур» – голос его звучит совсем не виновато) и тащит за собой на лестничную клетку.
раз ступенька.
два ступенька.
три.
на последней никита спотыкается и макс, чтобы удержать его в вертикальном положении, прижимает орлова к стене.
GUCCI GANG GUCCI GANG GUCCI GANG GUCCI GANG GUCCI GANG GUCCI GANG GUCCI GANG  GUCCI GANG GUCCI GANG GUCCI GANG  GUCCI GANG
басы колонок сотрясают стены всего подъезда, макса тоже трясет.
особенно-
особенно когда орлов смотрит исподлобья, изучающе, вызывающе. все одновременно и сразу, дикий-адский коктейль молотова в несуразной оболочке. но пока не взорвался, а значит можно
приблизиться на опасно близкое расстояние,
кончиком носа провести по линии подбородка,
потереться щекой о колючую щетину – когда успел, удивление в голове макса.
– я от тебя пытался уйти сто раз, но ты все равно тянешь назад. и не получится. ты залез мне под кожу. удобно?
никита кивает:
– удобно.
и дает себя поцеловать.
удобно.

если это чувство просто взрыв окситоцина,
скажи почему так больно сильно
почему так больно сильно?
макс?

c o n c e p t: garret borns and james bay as brothers

бонус: бесконечные споры по поводу того, кто у кого украл идею отрастить волосы

ведь как известно, ромкомы - это романтические коммунисты

модестас врывается в его квартиру далеко заполночь, растрепанный, с блестящими глазами, весь запорошенный январским снегом. он поднимает сергея с кровати – не спящего, но читающего – громоподобным стуком в дверь, за которым сергею чудится перезвон бутылок.
когда он открывает дверь, в лицо едва ли не летит ящик шампанского.
– серый, как и обещал, – тихо бормочет паулаускас, доставая из съехавшей на пол сумки контрабандную пластинку pink floyd. белов тут же бережно подхватывает ее из пьяных рук, прижимает к груди, торопливо поворачивается, чтобы поставить на полку.
за спиной он чувствует шумное дыхание модестаса. паулаускас совсем рядом – тянется, прижимаясь к сергею, через его плечо к остальным пластинкам, быстро перебирает пальцами, шепчет что-то на незнакомом литовском.
– вот эту поставь.
в руках – джон колтрейн, совсем новёхонький и ни разу не слушанный. сергей послушно подходит к проигрывателю.
стреляет глазами в сторону паулаускаса, что там он делает, вот снимает пальто и перекидывает через спинку стула, вот тянет ворот рубашки, расстегивает пару первых пуговиц, шумно выдыхает, вот тянется за пачкой сигарет, вот устало разминает плечи  – сергей вспоминает, что сегодня был матч, все это как в тумане, «я забью десять, вместо сорока». сергей вспоминает – жадно наблюдающий за ним паулаускас, взгляд глаза-в-глаза, промазанный штрафной.
под душные звуки саксофона они выходят на крохотный балкон, модестас с оглушительным хлопком открывает первую бутылку шампанского. первую - для сергея, для модестаса она, наверное, двадцатая уже, судя по тому как неуверенно он держится на ногах.
наверное
праздновали с клубом в каком-то насквозь пропитанном сигаретным дымом московском баре, как они раньше делали это со сборной.
но времена сборной уже прошли,
а чувства сергея пройти
никак
не могут.
на секунду от самого себя становится тошно. белов подает голос – спрашивает хрипло:
– вы на третьем?
и модестас, прикладывающийся в зеленоватому бутылочному горлышку, кивает. для модестаса – для всего "жальгириса" – это много значит. а в цска (в себе) сергей разочаровался уже давно.
после короткого перекура модестас тащит сергея за рукав обратно в жаркую квартиру, приглушенный колтрейн отзывается в теле белова ударами крови.
– спасибо, что не свирепствовал.
руки – в волосах. губы – к губам. глаза – закрыть и не открывать, чтобы потом можно было все списать на дурманящий сон.
бедра модестаса почти незаметно покачиваются в такт саксофону.
и сергей понимает,
что он готов всю свою карьеру баскетболиста пустить собаке под хвост,
если это значит,
что модестас будет просыпаться в его кровати.

модестас - продолжение его руки.
модестас - продолжение его мыслей.
он невидимой тенью скользит за сергеем по площадке и принимает каждый пас, передает каждый мяч, салютует и победно вскидывает сжатую в кулак руку в воздух всякий раз, когда мяч оказывается в корзине. сергей может даже не смотреть по сторонам - модестас всегда где-то там, на периферии, готовый поддержать и помочь в любой комбинации.
белов и паулаускас - прекрасные спортсмены, лучшие представители своих клубов.
но _беловипаулаускас_, играющие за сборную ссср - это совершенно другой уровень.
сергей думает, что по отношению к противникам это не очень-то честно, учитывая их с модестасом уровень взаимопонимания. на любом турнире они - единый организм, который почему-то оказался разделен на две части, но сохранил при этом общность сознания. им не нужны разговоры; не нужны шумные и склочные обсуждения стратегии, не нужны выкрики, перешептывания, лихорадочные восклицания. достаточно простого взгляда.
иногда сергея это пугает.
иногда он задумывается об этом, действительно серьезно задумывается, как правило по пути в гостиницу после очередной успешно проведенной игры или уже после - лежа на кровати в гостиничном номере (бессознательно поворачиваясь в сторону соседней, на которой мирно спит выбившийся из сил паулаускас). почему именно он? почему и - самое главное, не дающее покоя - как это происходит? может ли модестас так же легко прочитать все мысли в голове белова вне баскетбольной площадки?
и если может, знает ли он о том, как сильно сергею хочется плюнуть на всё и поцеловать его?
знает ли об остальном?
но на площадке это не важно; на площадке важна только игра.
и поэтому
когда сергей поворачивается, чтобы передать пас модестасу, но не находит его рядом
что же
это как будто половина белова просто перестает существовать

слава долго не может уснуть, но когда засыпает – видит кошмары.
это не первый раз, наверняка не последний, и как бы слава ни пытался остановить свое тревожное сознание от генерирования всяческой хуйни (сегодня это травка, туго скрученная в косяк; истлевающий пеплом и искрами окурок в пустой кофейной банке) это все равно происходит.
быстро, как погружение в воду.
раз – слава закрывает глаза.
два – из груди славы колючими зелеными стеблями лезет ядовитый плющ (обвивая легкие, сжимая сердце, разрывая кожу).
три –
в дверь не по-питерски неинтеллигентно барабанят.
три – слава выныривает из черного омута, дыхание старается привести в норму, рукой проводит по влажным волосам. в голове все еще стучат ритуальные барабаны – на самом деле кровь в ушах, когда он открывает дверь нараспашку.
дверь
за которой
стоит
оксимирон.
слава нечленораздельно давит «охуеть» и прислоняется плечом к дверному косяку.
ядовитый плющ испуганно сворачивается в грудной клетке.
*
– я хочу, чтобы ты зачитал свои раунды.
а глаза у мирона – пустые, как будто слава смотрит на разбитое бутылочное стекло. это первое, что он замечает. потом, конечно же, обращают на себя внимание и неряшливо закатанные рукава рубашки, и оторванные пуговицы на воротнике, и развязанные на нью бэлэнс'ах шнурки – все извалянные в петербуржской слякоти, набухшие от дождевой воды, они напоминают дохлых дождевых червей.
мирон скидывает их посреди коридора, прямо в центре, помогая самому себе и наступая на задники.
слава решает, что с этим он разберется позже.
– зачитай мне свои раунды, – мирон валится в продавленное кресло, его ноги будто подкашиваются сами собой, спичечные шарниры-коленки не выдерживают вес изможденного еврейского тела. слава отмечает, что за время после баттла мирон как будто бы иссох – тут же отгоняет от себя эти мысли, делает пару глубоких вдохов, на одном из них выдыхает:
– охуеть а польку тебе тут не станцевать? хуле ты тут делаешь, жидяра?
жидяра лыбится: жидяре похуй.
жидяра привык, что вокруг него по орбитам вращаются все планеты русского рэпа, даже те, что поменьше, а слава вращаться не хочет, (слава вращаться не умеет), слава не может вот так сразу – даже если очень хочется. он себя построил на ненависти к авторитетам – daddy issues на кирпичах комплекса неполноценности.
– ты же блять говно, – говорит мирон,
– ты же какое-то непонятное чморило, антихайп ебал вас в рот, вся эта контркультурная хуйня – (у оксимирона заплетается язык; у славы чешутся руки) – ты мог победить только если бы тексты были охуенные, вот я и говорю тебе – зачитай.
господи, думает слава, да он же под кайфом.
какая же ебанина, думает слава, сейчас три часа ночи и этот пиздюк каким-то образом узнал мой адрес (дэн, болтливая ты сука), он под кайфом и может откинуться в любую секунду.
и поэтому
слава делает самое логичное
(ведь логика – это то, чем славочка знаменит)
он говорит:
– слава кпсс и окси – новая панк волна. вы все ждали выступление короля и шута, но нихуя. я утверждаю, что как творец ты умер, и не заслуживаешь славы культового рэп-певца. я не признаю твои заслуги, поэтому когда я читаю, напоминаю тебе отца.
оксимирон довольно улыбается, полулежа в кресле напротив.
слава мечтает своими губами стереть с его лица эту улыбку
*
четыре часа утра, и слава обнаруживает себя сидящем на полу у старого продавленного кресла. спина затекла – пиздец, еще минут двадцать в скорченно-скрюченном состоянии, и он рискует завтра (сегодня, поправляет себя, сегодня) не разогнуться – ходить в форме вопросительного знака, как старый дед.
перестать смотреть на спящего оксимирона, тем не менее, слава не может.
мирон уснул где-то между вторым и третьим раундом – слава не может указать точный момент во времени, потому что тогда ему казалось, что время в его старой крохотной съемке перестало существовать;
осталось только вязкое и напряженное что-то между ними. четвертое измерение. пятое, шестое.
окси все время молчал – изредка кивал, изредка вспыхивал короткими смешками.
а слава задыхался, потому что ему не хватало
похлопываний по плечу,
моментов, когда мирон подходил близко-близко и смотрел снизу вверх своими ужасными абсолютно отвратительными блядскими блядскими блядскими глазами
или того раза, когда он полушутливо схватился за сердце где-то между «твой альбом хвалит нойз» и «огород - вымученная фигня», и чуть не упал славе прямо в руки.
когда он обернулся – оксимирон уже спал. почти безмятежно для тридцатитрехлетнего старикана, чуть свесив голову на грудь и нахмурившись – здравый смысл переборол искушение разгладить пальцем залегшую меж бровей морщинку.
– тупая жидовская морда, – говорит слава исключительно своего успокоения ради, добавляет едко: – и нос у тебя блять гигантский, как ты своего говна не чувствуешь.
со спящим мироном разговаривать гораздо приятнее, понимает слава.
ёбаная гейщина, понимает слава, опускаясь на пол и занимая привычную, наверное, для рудбоя позу – верный пёс у ног хозяина.
оксимирон спит почти безмятежно для тридцатитрехлетнего старикана.
а слава карелин не может сомкнуть глаз.

это тоже хэдканоны

хочу школьное ау по оксигнойному, где славочка - пиздливый учитель информатики, а мирон янович - учитель русского и литературы, который обожает выебываться и строить из себя короля
***
слава курит за углом с одиннадцатиклассниками, а мирон их постоянно ПАЛИТ потому что учитель информатики его БЕСИТ
***
ванечка евстигнеев, который тоже какой-то-там учитель, в которого влюблены все девчонки из 11А, Б, В и так далее, а младшие классы просят потрогать татуировки
***
ванечка светло, который почти всегда опаздывает на собственные уроки, больше всех пиздит на педсоветах и курит в форточку, выгнав из кабинета школьников потому что ПРОВЕТРИТЬ НАДО НАДЫШАЛИ ТУТ
***
секс???? на учительском столе????? на свободной от урока форточке????? или большой перемене????? слава закрывает мирону рот ладонью??? чтобы тот не спалил их?????
***
замай должен быть похуисттчным завучем btw
***
женя мурдошева эз завуч по учебной работе, к которой мальчики в начале года бегают и молятся чтобы у них было удобное время в расписании
- бля женя какой 11 класс там девочки бешеные
- да, женя, не давай рудибою 11, он не сможет встать из-за стола из-за стояка
- завали
- нет сам завали
*звуки агрессивного поцелуя*
***
локи физрук )))))
суля по инфантильности КАРМА СТАРШЕКЛАССНИК ПХАХВХВХ
***
и карма такой:
"роман вениаминович, а че вы на девочек гоните? вы чё сексист?"
***
ебля в спортзале на матах?
на всех спортивных снарядах...
"карма перегнись через козла"
"сам ты козел"
***
заебавшиеся старшаки орут "роман вениаминыч, ну кросс в пять км как-то дохуя! вы сами сто про такой не пробежите" и локи нужно восстановить репутацию, поэтому он бежит 5 км вокруг школьного стадиона с учениками, где-то на пятом круге снимая майку и он весь такой всклоченный и мокрый от пота и сосредоточенный и стёпа такой НУ ПИЗДЕЦ ТЕПЕРЬ
***
ваня светло который периодически ругается и говорит что-то на немецком и РУДБОЙ КОТОРЫЙ В КАКОЙ-ТО МОМЕНТ ПОНИМАЕТ ЧТО ЕГО ЭТО ВОЗБУЖДАЕТ И ОН СМУЩЕН И НЕ ЗНАЕТ ЧТО С ЭТИМ ДЕЛАТЬ И ПЫТАЕТСЯ ИЗБЕГАТЬ СВЕТЛО А ТОГО ЭТО БЕСИТ, ОН КАРАУЛИТ РУДБОЯ В КОРИДОРАХ И УЧИТЕЛЬСКОЙ, ПОТОМУ ЧТО НУ КАК ЭТОТ ИДИОТ СМЕЕТ ЕГО ИГНОРИТЬ
***
кстати ваня светло обожает когда рудбой одевает шорты потому что в школу конечно нельзя, но один раз на субботник тот надел smart-shorts а лучше бы не надевал, потому что славику потом пришлось отпаивать ваню балтикой нулевочкой у замая в кабинете
***
(кстати, у вани аж руки чешутся потрогать татуировки рудбоя и в этот момент он пиздец завидует младшеклассникам, которым ваня это позволяет)
***
в школе празднуют хэллоуин и (подвыпивший) светло не может понять где ваня, потому что все в ебаных костюмах и нынешние старшеклассники высокие как жирафы и хер поймёшь где кто, но в какой-то момент он чисто ПО ЗАПАХУ узнает в стоящем рядом чудище ваню, на котором эта стремная страшная светящаяся маска, утягивает его из спортзала, в котором они должны были вообще-то присматривать за учениками, стягивает маску и целует
(это видит карма, который умудряется сфоткать и потом шантажирует рудбоя за пятерку)
***
В ШКОЛЬНОЙ ПРОГРАММЕ ЕСТЬ ТАКАЯ ФИГНЯ ГДЕ НУЖНО ПИСАТЬ САЙТ В БЛОКНОТЕ И ЕЩЕ ДО НАЧАЛА ИХ ОТНОШЕНИЙ С МИРО ДЕВОЧКИ  ХИХИКАЯ ПРИНОСЯТ СЛАВЕ САЙТ ГДЕ ИХ ОТФОТОШОПЛЕННЫЕ ФОТКИ В РАМОЧКАХ И ВЕЗДЕ СЕРДЕЧКИ С ГЛИТТЕРОМ и слава сначала ржёт а потом понимает что он не знает что с этим делать
потому что если их уже собственные ученицы шипперят то втф
***
когда слава только приходит в школу мирон там просто как божество, а слава тут же начинает его подъебывать и федоров сначала охуевает, думая что слава простой как палка и тупой как камень
но через три-четыре месяца и две серьезных беседы спустя (которые произошли каким-то магическим образом на школьной курилке) он понимает что слава не тупой????? он просто пытается таким казаться???? и с тех пор он пытается выяснить зачем славе все это , а слава наоборот от него закрывается, отшучиваясь глупыми шуточками
***
мирон называет славу вячеслав, но только на вы и подчёркнуто вежливо
а вот слава называет его мироном яновичем, но всегда произносит это с такой иронией, что мирон аж на коня подсаживается
***
фаллен, на самом деле, пришел в школу позже всех, сразу после универа, вот прямо к первому сентября. и наша элитная школа №пидор оторвала его с руками, потому что у них ооооочень давно не было адекватного препода по немецкому, пусть даже и "зеленого", но зато из иняза!
и вот приходит такой ванечка знакомиться с профильным филологическим классом, и где-то в этот момент рудбой принимает его за новенького. потому что ну нет, вы вообще видели как выглядит фаллен? явно не на 93 год рождения, особенно гладковыбритый.
фаллен с радостью подыгрывает - знакомится с "новым преподом по истории", рассказывает о своей выдуманной старой школе
а потом кто-то из школьников его палит, говорит: "иван *****вич, звонок же прозвенел, вам не надо на урок?"
и фаллен такой, обращаясь к рудбою: "дядь, ну ты даешь ваще"
***

их представляет томас – локи он говорит, что хочет помочь раскрутиться своему давнему знакомому, просит быстренько «влететь на фит», ничего особенного; ничего такого, что они бы ни делали уже миллион раз до этого.
рукопожатие соула тёплое и неожиданно твёрдое, локи внимательно рассматривает стоящего перед собой почти_ ребёнка и недоверчиво стреляет глазами в мраза, когда тот отворачивается, подкручивая громкость мелодии на пульте в студии. «это он-то?» томас кивает на серьёзных щах, но уголки губ смешливо подрагивают. внутри себя рома матерится.
соулауд – «можно просто вова» – показывает им голую запись своего куплета, протягивает роме накорябанный на листе а4 текст (на обратной стороне – заказ из суши-бара, вова заливается краской и отмахивается, «первое, что оказалось под рукой»).
следующей ночью локи пишет свой, а с утра торопливо меняет местоимения с мужских на женские.
люби урода внутри
***
от мягкого и вкрадчивого голоса вовы хочется отгородиться, уши руками закрыв. рома бы всё отдал, чтобы его больше не слышать.
«мы уже встречались» – летит в сторону мирона, который привёл своё новое приобретение в офис бм, но бьёт, почему-то, по локи. бьёт точно так же, как и сообщения вк после залива сингла – восхищенные «им понравилось!», ссылки на обзоры the flow и рифм и панчей, комментарии под аудиозаписью в группе. вова делится ими почти каждый день, но перестаёт, когда понимает, что рома отвечать ему не собирается.
проблема в том, что рома слишком хорошо знает себя.
проблема в том, что рома совершенно и абсолютно не знает, когда ему нужно остановиться.
поэтому в этот раз он даже не начинает двигаться.
научи, как жить по-другому
но если я смогу, то мы не увидимся снова
***
теперь они видятся часто, и рома пытается залечь на дно: садится вместе с рощевым и командой за новый альбом, пробует положить свой текст на роковые гитарные рифы.
но в один день на студию заходит вова – чистый, сияющий, воодушевленный. приносит им кофе из сёрфа (протягивает роме его любимый американо с перцем, и как только узнал – заговорщицки подмигивает, стряхивая лезущие в глаза волосы), щебечет что-то между строк: «дэн попросил свести "королеву" и вот я тут, показывайте давайте».
на следующий – звонит поздно вечером по видеосвязи, кричит в трубку: «братан, застряли на четвёртом вопросе, не можем ничего угадать!».
(локи смотрит это видео афиши на повторе, знает почти наизусть).
ещё – стягивает с вешалки рубашку, в которой локи когда-то снимался, примеряет на себя. «на тебе было лучше», – бросает небрежно, ловя ошалелый взгляд локи в зеркале. и смотрит глазами своими оленьими жертвенно, не зная, как роме хочется рвануть его на себя, в стенку впечатать, в беззащитное горло вцепиться, своими губами с губ соула собирать стоны.
лучше будет – для его же безопасности – если никогда не узнает.
но к черту быть трезвым
ты снова даришь мне сердце, и я тебе лишь свое тело
и только на время
***
на бм-фесте соул прыгает на него после исполнения «конструкта», ногами талию обхватывает. кричит сорванным голосом: «стая круто!»
локи прикусывает внутреннюю сторону щеки с такой яростью, что даже ложась дома спать чувствует металлический привкус крови у себя во рту.
мои чувства — серпантин
поигралась?
теперь с пола подбери

майлзу нравится слава.
нравится его нарочито неряшливое отношение к жизни, нравятся шутки – даже если они очень глупые, баянистые или задевающие за живое; он может только сделать вид, что ему не смешно: плохая мина при хорошей игре, нравится то, как славе удается быть умным, но ненавязчиво умным – знание мелькает между строк, плотно укутанное постиронией.
но больше всего майлзу нравится его улыбка. с этим, блять, поделать ничего нельзя.
он как только её видит, чувствует, как сердце пропускает удар. так тупо, впору самого себя ненавидеть, что лёня и делает с завидным усердием, пиля себя за каждый брошенный в сторону карелина взгляд.
особенно если его за этим замечают.
майлз перезванивает славе с утра под предлогом дежурного извинения за вчерашний пьяный перфоманс. слава отмахивается, нос морщит, зовет вечером в гости, чтобы майлз слил ему инсайды про «ныне худшую батол-площадку страны».
он предлагает майлзу o.g. почти сразу же после того, как тот переступает порог квартиры. у него один туго скрученный косяк, и несмотря на то, что лёня последний раз курил траву пару лет назад и уже забыл как дерёт горло эта хуйня, соблазн слишком велик.
соблазн
слишком
велик.
***
майлз хочет быть как оксимирон; по-детски искреннее восхищение бурлит в нём выпитыми бокалами шампанского. он старается не палиться на камеры, старается не смотреть на него во время записи баттлов в семнашке, но всё равно бросает взгляды во время удачных, на его взгляд, панчлайнов – смотрит на широкую улыбку и чуть истерично дёргающиеся плечи, слышит хрипловатый смех.
зеркалит собственной.
прячет глаза.
смоки смотрит на него почти с сочувствием, в нём нет ни обиды, ни зависти, ни менторской ревности – ну и что, что его тигрёнок заглядывается на пернатого предводителя, ну и что, что тот не увидел в майлзе потенциала на этапе отборов. майлз эти взгляды на себе чувствует, но не находит в себе смелости их встретить.
неловко и стыдно.
и как сладок запретный плод.
ценностный ориентир майлза маячит на расстоянии вытянутой руки – через ресторатора дотянуться и хлопнуть дружески по плечу, да субординация не позволяет, не в тех отношениях, а в тех никогда и не будут.
и как смешно: они со славой такие разные, но вместе с тем неуловимо похожие в этой своей магнетической притягательности.
харизмой мирона яновича фёдорова бьёт хуже солнца в глаза.
и что там говорилось про икара в древнегреческих мифах.
***
когда он поворачивает в тупик рядом с семнашкой, чтобы отлить – в баре столько пьяной мелкоты, которая забивается в кабинки, чтобы обдолбаться или поебаться, а может и всё сразу, что рябит в глазах, легче сгонять по-быстрому на улицу – его мозг на секунду отключается. ноги ещё делают пару неровных шагов вперед, но потом отключаются и они; майлз как каменная статуя к тротуару примерзает.
потому что он не один. потому что их там трое.

слава мирона к стене прижимает, своими ручищами гигантскими – майлз их хорошо помнит; этими руками слава передавал ему косяк, этими руками протягивал горяченную кружку с крепким зелёным чаем, этими руками взъерошивал собственные волосы, превращая свою голову в подобие вороньего гнезда – поддерживает окси под задницу, пока тот чуть ли на нём не висит, ногами талию обхватив.
мирон, блять, янович – майлз смотрит на него в неровном свете единственного на весь переулок фонаря и не узнаёт: где была эта лихорадочная суматошность движений двадцать минут назад, когда он втирал что-то смоки за культуру. там он был другой – смешливый и расслабленный, но цепкий, взглядом хватал и не отпускал, гипнотизировал. а сейчас вон – громкие и хлюпающие влажные звуки, его татуированные руки_пальцы в славиных волосах, ерошат и оттягивают.
майлза разрывает. он хочет быть мироном – хочет целовать славины полные губы, хочет, чтобы карелин прижал его к грязной стене у семнашки и не отпускал, пока не захочет, пока не насытится, и чтобы громко и влажно и со сбитым дыханием.
он хочет быть славой – хочет ластиться к чужим пальцам, хочет положить мирону руки на задницу и держать крепко, толкаться инстинктивно бёдрами – это он тоже видит, самым уголком глаза, ему неловко и сладко, хочется убежать и смотреть – хочется присоединиться.
меньше всего он хочет быть собой – невольным хранителем чужой тайны, мечущимся между сциллой и харибдой одиссеем.
и поэтому он уходит.
ступает назад, ныряя в спасительный зелёно-оранжевый неон, мстительно хлопая дверью.
***
на следующий день майлз набирает знакомые цифры, палец спотыкается на плюсе, но дальше идёт без помех и сомнений.
– го вечером посмотрим баттлы и пожрём пиццу.
у дани хриплый и усталый голос – майлз наверняка его разбудил, хотя уже и почти полдень – но он не бросает трубку и даже не матерится.
говорит только:
– го.
и майлз ему благодарен.
с остальным он разберётся позже.